Преображение мира - Страница 10

— Не очень. Там слишком тесно.

— Как насчет выпить? Может, кофе?

— О, кофе я люблю, — встрепенулась она. — А его тут подают?

Он состроил презрительную гримасу.

— Точнее, выдают за кофе какую-то мутную коричневую жидкость, но я знаю тут за углом маленький экспресс-бар, где варят лучший в Лондоне кофе. Если вас это интересует…

Хейзл замялась. Она отлично усвоила правила личной безопасности, но внутренний голос подсказывал, что этому человеку можно довериться.

— Прихватите с собой гувернантку, если так вам будет спокойнее, — вежливо предложил он, правильно истолковав ее замешательство.

Долой страхи! Хейзл замотала головой, и в полумраке бара ее волосы взметнулись золотистым ореолом.

— В этом нет необходимости: у меня черный пояс, так что в случае чего я смогу защитить себя.

— В самом деле? — восхитился он.

— Да нет! — засмеялась она. — Но, кажется, я вас смутила, не так ли?

Он тоже засмеялся и, пробормотав:

— Дик Треверс, — протянул ей руку.

— Хейзл Маршалл, — представилась она.

Забыв о всех и вся, целый час они провели в невинной болтовне за кофе, хотя потом Хейзл с трудом могла вспомнить, о чем шел разговор. Она была счастлива, что новый знакомый внимательно слушает ее. Слава Богу, отец приучил ее внимательно читать газеты, и она не ударила в грязь лицом, имея дело с отлично информированным Диком Треверсом.

Бок о бок они вышли на улицу, залитую неоновым светом, и, остановив такси, Дик доставил ее в Найтсбридж. Хейзл была благодарна темноте, потому что, когда водитель подъехал к дому, она залилась краской, отчаянно надеясь, что Дик попросит об еще одной встрече.

Дик же всю дорогу маялся угрызениями совести. Хейзл не походила на тех особ, с которыми он обычно встречался. В ней были такие чистота и непосредственность, что, как ни смешно, ему хотелось оберегать ее, а подобные чувства он испытывал только к своей младшей сестренке и подруге школьных лет Паоле. Но он никогда не представлял Паолу в такой ситуации…

Когда такси остановилось, совесть заставила его проявить благоразумие, и он осмелился спросить:

— Сколько вам лет, Хейзл?

— Двадцать, — легко солгала она и, увидев, как Дик облегченно улыбнулся, поняла, что подписала себе смертный приговор.

В течение нескольких последующих недель Хейзл встречалась с Диком едва ли не каждый день, ухитрившись так и не познакомить его с отцом. Впрочем, сделать это оказалось нетрудно, потому что Дик не хотел ни с кем делить ее общество — как и она по отношению к нему.

В случае необходимости Хейзл увиливала от ответа, объясняя, что у нее пасхальные каникулы. Когда Дик предположил, что она учится в университете, Хейзл не стала разубеждать его, успокаивая себя тем, что скоро действительно станет студенткой. Она, привыкшая к безупречной честности слов и поступков, быстро выяснила, как потрясающе просто прибегать к обману, когда страстно хочешь кого-то.

А Хейзл хотела Дика.

Ее не волновало, что она водит его за нос. Хейзл была влюблена, но понимала, что возлюбленный отбросит ее, как горячую картофелину, если только она признается, сколько лет ей на самом деле. А любовь оставалась любовью. Потеря матери заставила ее слишком рано повзрослеть. И Хейзл лучше, чем кто-либо, понимала эфемерную природу счастья: она не могла отделаться от мысли, что, если только представляется такая возможность, его надо хватать и держать обеими руками. И она решила, что пойдет на что угодно, лишь бы Дик Треверс не исчез из ее жизни…

Да и сам Дик увлекся ею куда серьезнее, чем предполагал: никогда раньше любовь не посещала его, — он был откровенно растерян. И впервые осознал, что значит оказаться в тенётах сил, куда более властных и сладостных, чем доводы здравого смысла.

В определенном смысле жизнь его складывалась так же непросто, как и у Хейзл. К своему восемнадцатилетию он унаследовал полуразрушенную фабрику пластмассовых изделий, что сыграло большую роль в его решении не поступать в Оксфорд. Его отец проиграл те небольшие средства, которыми обладала семья, после чего скрылся в Австралии, где через год, обнищав, скончался от белой горячки.

Дику пришлось содержать мать и маленькую сестру, и гнев, который вызвало в нем предательство отца, он направил на создание стремительно и успешно развивающегося производства великолепных сортов мороженого из лучших натуральных продуктов. Его стратегический замысел пришелся как нельзя кстати: люди были готовы переплачивать за качество. Тогда Дик еще не догадывался, что уловил тенденцию, но потом всегда на шаг опережал время.

За первым предприятием последовали другие, Дик проявлял интерес к самым разным областям. Бизнесмены, дела которых дышали на ладан, видя, как он преуспевает, обращались к нему за советом, и он помогал им обрести преуспеяние. Короче, Дик Треверс научился чеканить деньги.

Дик всегда пользовался консультациями самых лучших специалистов и довольно рано обзавелся внушительным портфелем акций и инвестиций, которого вполне хватило бы, чтобы больше ни о чем не беспокоиться.

Да, Дик работал много — и даже чрезмерно много — и сейчас ему захотелось расслабиться…

Заниматься с Хейзл любовью стало для него не только радостью, но и необходимостью. Страсть, которую он питал к ней, буквально ошеломляла его, ибо он никогда не верил, что может испытывать к женщине нечто подобное. Но увлечение поглотило его с головой. Он должен обладать этим прекрасным нежным созданием — и на первых порах в нем говорил скорее инстинкт собственника, чем жажда наслаждения. Дик испытывал примитивное желание называть ее своей: чтобы все видели его тавро. И не будь ему всего двадцать три года и не относись он к браку с циничной подозрительностью, зиждущейся на предательстве отца, он бы незамедлительно женился на Хейзл…